Автор: Артём Явас

Гену я знал с детства. Долговязый очкарик-ботан все школьные годы был моим лучшим другом, подсказчиком на уроках и помощником во всяческих шалостях. Мы обменивались книгами, вместе ходили в кино, делились друг с другом самыми сокровенными мыслями. Ненавидя школу, мечтали убежать и стать моряками, чтобы жить романтикой якорей и трапов, соленых волн и штормов — и даже выдумали себе нечто вроде масонской ложи, закрытого клуба под названием «Два капитана», где состояли только мы с Генкой.
После выпускного вечера судьба развела нас: я пошел на экономфак, он поступил в строительный, чтобы выучиться на дизайнера. Мы продолжали видеться, но часто это делать уже не получалось: я сгоряча женился, он тоже начал встречаться с девушкой. Известие о том, что друг влюбился, меня удивило: в прежние годы он не очень-то ухлестывал за прекрасным полом, предпочитая провести лишний вечер с книгой в обнимку. Но в этот раз, видимо, система дала сбой: Генка пал жертвой студентки Оли, учившейся на курс старше.
Из его рассказов выходило, что она — вылитая Афродита, только фигурой получше и улыбкой посветлее. Поэтому когда в кафе, где мы с ним встречались раз в две недели по четвергам — такой был между нами, членами клуба «Два капитана», уговор — однажды влетела мощная барышня с вьющимися как у барашка рыжими волосами, я только хмыкнул — под Генкино описание она подходила, мягко говоря, не очень. Так и должно быть, успокоил я себя: влюбленные всегда видят не то, что есть на самом деле. Но когда Генка начал ей меня представлять, Оля вежливо улыбнулась, и все встало на свои места: действительно, в девушку с такой ослепительной улыбкой запросто можно было влюбиться. Мне показалась, она знает о своей сильной стороне и держит ее на вооружении. Чтобы так улыбаться, надо, наверное, ежедневно по часу тренироваться у зеркала… Когда Генка достал фотоаппарат и попросил меня щелкнуть их на память, Оля улыбнулась еще раз — и вновь как будто сверкнуло солнце. Определенно, в ней что-то было. 
Ушли они под ручку.
На следующую встречу через две недели Генка опоздал больше чем на час. Плохой знак: прежде он никогда себе такого не позволял. Слушал меня невнимательно, косясь на часы, потом спросил, где тут поблизости можно купить цветы и удрал, сославшись на неотложное дело. Я смолчал, хотя это был знак прямого неуважения: со своей зазнобой он может хоть каждый день встречаться, а я-то его вижу лишь дважды в месяц! На флаг нашей дружбы было посажено пятно, и внутри меня начал зреть нарыв, лопнувший в одну из следующих встреч.
Произошло все, когда Генка сообщил: да, они с Олей решили съехаться. Я, только после свадьбы оценивший по достоинству все плюсы одиночества, покачал головой и обрисовал в красках дальнейшую перспективу: сначала ты ей готовишь кофе в постель по утрам (чтобы сделать приятное), потом начинаешь сам себе готовить ужин (она устала), потом бегаешь по магазинам за продуктами (ей некогда), моешь полы (мужик ты или кто!), секс постепенно сходит на нет (голова болит)… И потом, какой вообще может быть секс, если предки постоянно дома? Улыбнувшись, Генка сообщил, что переезжает от родителей в дом деда, который уже два года стоит заколоченным. 
Она его крепко окрутила, эта Оля. До этого я посмеивался: пускай у Геннадия будет подруга, организму полезно избавляться от излишков семени, но когда он позвонил и отменил нашу следующую встречу, промямлив, что ему нужно помочь Оле кое-что по дому, я рассвирепел. Оказывается, за миловидной внешностью, за этой убивающей наповал улыбкой скрывался деспот и узурпатор. Ей уже мало было владеть им, теперь медноволосая самка захотела влезть на мою территорию! 
Тревожные симптомы множились, как кляксы в тетради двоечника: через две недели Генка звонком поинтересовался, не буду ли я возражать, если он придет на заседание клуба вдвоем с Олей? Мне показалось, что друг сошел с ума. Жалкий олух с промытыми мозгами, он совсем перестал понимать, в чем ценность наших посиделок: одни, без женщин, только в эти редкие моменты мы могли по-настоящему быть самими собой. Но у Генки от его пассии, похоже, больше секретов не было. Гневно отказавшись, я надрался в одиночку. 
В тот раз мы не встретились. И в следующий тоже. У друга вдруг начали находиться одна отговорка за другой, все очень складные: надо занести Олины сапоги в ремонт, надо поискать новую скатерть для кухни, жизненно важно найти какой-то новый шампунь, про который она вчера прочитала в журнале… Быт засосал его. Мы виделись все реже, почти целиком перенеся общение в виртуал. Генка теперь жил в комментариях к моему блогу и иногда — в телефоне.
На свою свадьбу, случившуюся под конец четвертого курса, он меня не позвал. Я, еще не придавленный необходимостью написать за две ночи бакалаврскую работу (этот ужас случился чуть позже), впал в уныние. Прежде я был слишком занят собой, чтобы понять, что потерял друга — но теперь отрицать очевидное не имело смысла. Наши редкие встречи ничего уже не значили: мы перестали говорить о важном, спорить и веселиться; общество друг друга начало нас тяготить. Мы болтали о какой-то ерунде, ничего не значащей чуши, от чего самим было противно, и в разговорах множились неудобные паузы... Мы стали хуже: огонек в глазах погас, ремни врезались в животы, и жизнь казалась уже довольно предсказуемым предприятием. Моряков с «камчатки» больше не существовало — были бухгалтер и дизайнер, собиравшиеся занять свое место в обществе.
О том, что Генка тайно женился, я узнал совершенно случайно, заглянув в Олин блог. Вид свадебного фото поверг меня в шок.
Было уже за полночь и Генка спал. В ответ на мои телефонные вопли он промямлил: «Мы решили никому не говорить», и больше ничего внятного я от него не добился. 
При следующей встрече на его безымянном пальце блестело кольцо — символ неволи. Он снова опоздал — для Генки это давно уже стало нормой — так что я имел достаточно времени на пристрелку глазами в сторону девчонок за соседними столиками. Те многообещающе улыбались в ответ. Я спросил у Генки, почему у меня это получается. Друг пожал плечами, и тогда я брызнул ядом: «Потому что на руке у меня нет кольца, идиот!» Генка огрызнулся в том ключе, что ему другие женщины не нужны. Вид у него при этом, правда, был довольно кислый. Когда я спросил, что случилось, он буркнул: «Поссорились» и замолчал. 
Следующие полчаса я пел соловьем, пытаясь отвлечь друга от тягостных мыслей, но безуспешно: проще было разговорить дубовый чурбан. Он почти не слушал меня, лишь временами поддакивал невпопад. Пусть тело его сидело напротив, мыслями Генка находился далеко-далеко, где-то там, со своей ненаглядной Олей. Прямо посреди лекции о вредоносном влиянии женщин на мужские умы он вытащил мобилу и начал набивать ей СМС. 
Монолог мой споткнулся, забуксовал и перешел в мычание: это было уже слишком. Вызвав в памяти все те возмутительные случаи, когда очкарик попирал наш союз, я заставил себя признать, что хватаюсь за призрак. Генка во мне не нуждался — с того момента, как он встретил эту рыжую Олю, между нами росла пропасть, и если меня дурман семейной жизни заставлял время от времени бежать из дому, чтобы хлебнуть свежего воздуха, то друг, похоже, со временем совсем отвык дышать ветром свободы. 
А в одностороннем порядке я дружить не умел.
В конце концов, мы ведь всегда были разными — просто сейчас это наконец-то стало очевидно. 
В тот вечер Генка умудрился как-то очень быстро напиться. Под газом его не составляло труда расколоть на любое признание, и, возможно, он даже хотел этого, но опускаться до расспросов я не стал: никакой разговор по душам уже не заставил бы померкнуть открывшуюся мне истину.
Я расплатился по счету и ушел первым, зная, что это было последнее заседание клуба «Два капитана».
Когда Генка позвонил через неделю и между делом сообщил, что они помирились с Олей, я с трудом удержался, чтобы не швырнуть трубку. Какое мне дело до его рыжей лахудры? Я сказал, что нашел подработку и больше не смогу видеться с ним по четвергам. От Генки возражений не последовало: кажется, он все понял правильно.
 
Протекло шесть лет — не самых лучших и не самых худших шесть лет моей жизни. На дни рождения или Новый год я слал бывшему другу стандартную СМС-ку, получал такой же дежурный ответ, и, выполнив свой долг, успокаивался до следующего раза. Однажды, когда в наших отношениях с женой впервые полыхнуло красным слово «развод», мне сильно хотелось позвонить ему, предложить встретиться — но не было повода. Я не знал, что у него происходит в жизни — свой блог Генка после свадьбы забросил, но судя по фотографиям в дневнике Оли, у них все было отлично. Я влез в сеть и набрал знакомый адрес, чтобы проглотить очередную порцию идиллических картинок: вот они с Генкой на парковой скамье, вот на пляже, вот на фоне какой-то церкви, а вот в кафе...
Знакомый интерьер, подумал я тогда. Не в этой ли кафешке заседал наш клуб «Два капитана»? Но ведь оно уже года три как закрылось. А этот снимок — не я ли сам его и сделал? Вон на бэкграунде сохнет на вешалке красная куртка, которую я выбросил позапрошлой осенью.
Записей в Ольгином блоге не было, только фотографии, к которым редкие посетители оставляли слюнявые комментарии по типу: «Молодцы! Рад за вас». Удивившее меня фото было выложено месяца три назад. Я полистал дневник и нашел еще один странный снимок, якобы месячной давности: на нем Оля и Генка стояли во дворе их дома, взявшись за руки, под пушистым снежком. Я не помнил, когда в нашем городе в последний раз выпадал снег — но в этом году его точно не было ни разу.
Оля решила вывесить в сеть старое фото — что ж с того? Многие так делают, когда их пробивает на ностальгию. Правда, приписывают при этом что-то типа «Вот какими мы были». А тут — просто фото, без всяких комментариев. Под другими фотками хоть какие-то подписи были, а тут вообще ничего. В общем, странно. Хотя не до такой степени странно, чтобы морочить себе этим голову.
Тем не менее, следующий день я провел в неясном беспокойстве. Мысли мои вновь и вновь возвращались к Генке. Я даже написал ему письмо, и получил ответ в духе «все хорошо, и вам того же», но легче не стало. Что же было не так? Назавтра, придя утром на работу, я вновь залез в интернет и набрал адрес Олиного блога. Там уже успело появиться новое фото: Гена с женой на рок-концерте. Правда, Олька на этой фотке какая-то худая. Не кормит он ее, что ли? Я долго крутил удививший меня снимок так и этак, и до меня вдруг дошло: черт, да ведь эта фотка ненастоящая! У Оли и грудь побольше, и плечи пошире. А главное, не любит она «Агату Кристи», не-лю-бит! Я прекрасно помню, как он жаловался на разность их музыкальных вкусов. И если даже допустить, что Генка уломал несговорчивую жену пойти на концерт нелюбимой ею группы, что само по себе фантастика, то зачем кому-то уменьшать в фотошопе ее грудь? 
Остаток дня я, забив на работу, сидел на телефоне и наводил справки. Наши общие знакомые из тех, с кем я еще поддерживал связь, виртуально пожимали плечами. Генку видели редко, чаще всего мельком, с женой — и вовсе никогда. Удивлялись: а что, он женат? Наш общий приятель Шура Кочкин по кличке Коча оказался ценным свидетелем: в прежние годы он пару раз звонил Генке, звал на рыбалку, но тот оба раза отказался, сославшись на то, что пообещал жене помочь по дому. А потом, наверно, номер сменил, потому что дозвониться не получается. Саму жену — нет, не видел. Ну то есть, видел один раз, когда они еще не были женаты. Думал, нормальная баба, а она вон его как под каблук взяла…
Последним в моем списке был бывший одноклассник по школе Руслан, подрабатывавший клубным фотографом. Позвонил я ему по какому-то наитию, вспомнив, что в школе он тоже тащился от «Агаты». Руслана мой звонок удивил. Работал ли, когда «Агата» приехала? Да, фотографировал группу и прыгающих у сцены фанатов на фотоотчет для городского сайта. Генка? Ну да, видел его на концерте. С женой? А он что, женат? Нет, кажется, один был. А вообще не помню. Могу фотку прислать, я его там сфоткал. Какое у тебя мыло?
Через пять минут в мою почту свалился снимок с концерта — тот же, что я видел в блоге. Только Оли на нем не было. Была какая-то незнакомка рядом с моим другом, брюнетка с короткими черными волосами. Вообще было похоже, что она даже не с Генкой пришла: вон, между ними полуметровый промежуток, пионерская дистанция, голова девушки отвернута в сторону, как словно она общается с кем-то, не попавшим в кадр — а на Генку даже не смотрит… Я открыл блог, сравнил две фотографии. Все понятно, фотомонтаж с пересадкой головы! Оли там и близко не было. Но умелый, очень умелый монтаж, комар носа не подточит. Впрочем, Генка на то и дизайнер, чтобы делать такие вещи в фотошопе за две секунды. 
А что же с Олей? Где она и почему о ней никто давно не слышал? Все ли с ней в порядке? От этих мыслей мне стало не по себе. Мой друг что-то скрывал. И мне кажется, я догадывался, что именно — хоть и не хотел себе в этом признаться.
Чего уж там, Генка еще со школы был вспыльчивым парнем. Однажды, когда мы играли в футбол за школой, и какие-то взрослые пацаны стали задирать нас, он разбежался и так ударил одного из них головой в солнечное сплетение, что хулиган опрокинулся, а Генка, не теряя времени, схватил с земли какую-то палку и, размахнувшись, сломал ее об голову второго с криком: «Уйдите отсюда, мы вас не трогали!» Палка попалась трухлявая, но легкость, с которой друг опустил ее на вражескую голову, испугала двоих здоровых лбов: они убрались с площадки, пообещав позже вернуться и «вломить нам всем». Но не вернулись.
Что, подумал я, если однажды Генке попалась под руку не трухлявая палка, а кухонная скалка или, скажем, нож? Ну, в общем, что-то действительно тяжелое... Жены, они ведь даже если с виду сущие ангелы, все равно через три года семейной жизни как будто с цепи срываются… зудят, зудят… пилят, пилят… а любовь — она наоборот, со временем угасает, проходит… и остается только раздражение, переходящее в ненависть…. И оно копится, копится… а Генка — он только с виду тихоня, я же знаю. А дом у него частный. И огород, там большой. Зарой там что угодно — никто не узнает. Ведь даже и тихоню можно так довести, что… 
Ой, Генка, Генка…
На секунду всплыла мысль о звонке куда следует, потом я понял, что не могу заявить на собственного друга. Да и что я им скажу? Фотомонтаж никакими закономи не запрещен, а мои личные домыслы и подозрения к делу не пришьешь. У меня были свои концы в милиции, но для начала я решил просто нанести Генке визит, пообщаться и посмотреть, как он себя поведет. Разумеется, не подавая виду, что я о чем-то догадываюсь. Может быть, друг просто сошел с ума, потому и ведет блог за свою девушку, вешая туда сделанные в фотошопе джипеги?
Думать о самом плохом мне не хотелось, хоть эта мысль и накрывала меня с каждом минутой все неотвратимее, как набухающая чернотой грозовая туча. Кое-как закончив дела на работе, я позвонил Генке — механический голос сообщил мне, что такого номера больше не существует. Тогда я позвонил его родителям. Трубку сняла мама — я узнал ее слегка постаревший голос. Геночка? С ним все хорошо, вот только про родителей совсем забыл. Навещает редко, по душам говорить не хочет. Они с папой все надеются, что Оля им внуков родит, но Гена только кривится: какие внуки, Оля карьеру делает, ей не до этого… У Оли и правда работы столько, что ее никогда дома нет — Гена говорит, она только ночевать приходит… ой, что эта современная цивилизация с людьми делает… ни сна, ни отдыха, все делают карьеру… Адрес Гены? Да, конечно, сейчас продиктую. И новый телефон… только у Гены он постоянно выключен. Нелюдим стал Гена, общаться не любит. Говорит, ему жены хватает. Ну это, в общем, и верно, ведь правду же говорят: если люди любят друг друга, то…
Телефон Генки не отвечал. Я плюнул и решил ехать без приглашения — откладывать визит не было никакого смысла.
Улица 8 марта находилась далеко от центра: добираться пришлось двумя маршрутками и потом еще минут десять шагать вглубь частного сектора. Нужный мне дом прятался за высоком забором — некогда зеленым, а теперь побуревшим от равчины: видно, с тех пор как Генка тут поселился, его ни разу ни красили. Калитка тоже выглядела капитально, но замок в ней оказался сломан, так что я без труда попал во двор, устланный прошлогодними листьями и прочим погодным мусором. Явно здесь не мешало бы убрать! Все выглядело таким покинутым и заброшенным, что мне стало не по себе, и предчувствие беды снова сжало мою грудь.
Дом был заперт. Я покричал, но никого не дозвался. Нагнувшись, заглянул в большую замочную скважину входной двери, но в сенях было слишком сумрачно, чтобы что-то там увидеть. Обойдя вокруг дома, пробовал позаглядывать в окна, но все они был закрыты плотными шторами. Тогда я вернулся к крыльцу и наудачу пошарил на выступе над дверью.
Ключ был там.
Большой, массивный, с ребристой бородкой и бычьим кольцом в широком ушке. Сдвинутый с места слепыми пальцами, он упал к моим ногами и издал короткий металлический бряк. 
Я еще мог остановиться. Положить ключ на место и уйти: в конце концов, мне совсем не хотелось влезать в чужое жилище. Но нить уже почти расплелась, и обратно в клубок смотать ее было невозможно: я понимал, что если не докопаюсь до сути, то не смогу спокойно спать. Все зашло слишком далеко. Что бы там ни обнаружилось за дверью.
Несмазанный замок поддался лишь со второго или третьего раза. Я притворил за собой дверь, привыкая глазами к полумраку. Незаконное проникновение в чужой дом — хоть бы даже это был и дом бывшего друга — серьезный проступок. Рот мой наполнился кислой слюной, как бывало всегда, когда я дрейфил. Рабочий день уже закончился. А что, если сейчас вернется хозяин?
Я толкнул следующую дверь, и попал в довольно широкую прихожую. Что за черт, и здесь тоже темно. Почти сразу я вспомнил, что окна занавешены. 
Достав из кармана мобилку со встроенным фонариком, я поводил пятном света по стенам и нащупал выключатель. Щелк! Прихожую залил свет. Я жадно осмотрел крючки вешалки: они многое могли сказать. Так, мужская куртка. Женский плащ. Хороший плащ. Только явно не новый. Ладно, это еще ни о чем не...
Обувь. Где обувь? Вот мужские туфли, вот женские, вот тапочки. Одна пара. Окей, кто-то из домочадцев может не любить тапочек — я же вот хожу по квартире босиком, и ничего. А вот что бросается в глаза — туфли стоят как-то слишком аккуратно, в рядочек, как будто говоря: «У нас все прекрасно, у нас все путем, мы прекрасная пара». Я присмотрелся, провел по женской туфле пальцем. Пыль! Да эту обувь минимум несколько месяцев никто не надевал! Хотя могли не надевать и дольше: такую вообще, кажется, уже года два никто не носит. В отличие от женской, мужская пара была без пыли: ею явно недавно пользовались.
Стенной шкаф укрепил мои подозрения: внутри висела верхняя мужская одежда и никакой женской. Запасной женской обуви тоже не было.
Я огляделся. Что еще? Холодильник. Старенький «Днепр-2» белел в углу прихожей, подставляя свету исцарапанные бока. Сквозь отлупившуюся краску кое-где просвечивала ржа. Внутри почти пусто: пакет с хлебом, йогурт, полпалки колбасы, несколько яиц, молоко. В морозилке — полпачки пельменей. На полке внизу холодильной дверцы — початая бутылка водки, нераспечатанный коньяк «Коктебель».
Так-так.
Из прихожей вело несколько дверей. Я толкнул первую попавшуюся, но она не открылась. Налег плечом — бесполезно, заперто на ключ. Толкнул другую - и попал в комнату, освещенную лишь светом ноутбука. Провел рукой по стене, щелкул выключателем. Стол, диван, негромко гудящий Acer. Видимо, Генкин рабочий кабинет. Только почему на диване смятая постель — он тут, что ли, спит? Впрочем, к чему эти вопросы, если я сам все знаю. Я же понял все еще вчера...
На кране ноутбука играл разноцветными пятнами скринсейвер, ползла надпись «Олька, я тебя люблю». Я тронул клавишу пробела, картинка исчезла, показав открытый фотошоп и недоделанную фотографию: Оля на фоне свежеоткрытого торгового центра «Плаза». Монтаж был виртуозный, вот только Генка еще не успел пририсовать ей тень, из-за чего девушка как будто слегка парила в воздухе.
Живые люди летать не умеют, мелькнуло у меня в голове. Только призраки. Неживые. Те, ко по земле уже не ходит...
Раздвашийся за спиной скрип половицы заставил меня отпрянуть от ноутбука. Сердце вскипело адреналиновым ужасом: попался! Попался!.. Черт... Я повернулся и увидел Генку. Тот стоял в дверях, направив на меня вытянутую руку с зажатым в ней пистолетом. Лицо друга, заросшее неопрятной щетиной, искривилось в гримасе, палец дрожал на крючке.
— И что, убъешь меня? — сказал я непослушными губами. — Так же, как ее? Да?
Гена моргнул, его пустые глаза приобрели осмысленное выражение, в них мелькнуло узнавание. Гримаса сползла с лица, сменившись озадаченностью. 
— Игорь? — он опустил пистолет. — Я... нет, ты что. Я не убивал никого. Я... Разве я могу кого-то убить? Как тебе только в голову...
— А зачем тебе тогда оружие?!
— Это просто газовый, — Генка спрятал пушку за спину, словно стеснялся ее. — Я думал, грабитель в дом залез.
— Где Оля? — спросил я, подойдя к нему вплотную. — Куда ты ее дел?
Генка прошел мимо меня — он так и не снял уличных ботинок — сел на диван, бросил газовик на одеяло и потер лицо руками.
— Я никуда ее не дел, — ответил он глухо. — Она меня бросила. Еще тогда, шесть лет назад. 
Я стоял как громом пораженный. Я готов был принять признание в убийстве, драму с расчлененкой и криминальными похоронами на заднм дворе, да что угодно — но только не это.
— Я соврал тебе в тот раз, — пробормотал Генка. — Мы не помирились. Она ушла от меня. Уехала в свой Днепропетровск.
— Но... почему ты ничего мне не сказал?
— Я... не мог. Тебе, родителям, никому. Я не мог признаться, что мы больше не вместе. Родители — они ведь так хотят, чтобы у меня все было хорошо. И знакомые... смеялись бы... Проще молчать. И я решил продолжать жить так, будто ничего не произошло. Я.. я же любил ее, ты ведь знаешь. И до сих пор люблю, как... Ох, я так скучаю по ней, ты бы знал.
Генка расплакался.
 
В тот вечер мы долго пили коньяк на его кухоньке. Я слушал излияния друга и думал о том, как мне, в сущности, повезло, что я никого никогда сильно не любил. Нализавшись, он решился мне показать Олину комнату — ту самую, что была заперта на ключ. В ней все вещи лежали так, как в тот день, когда Оля навсегда покинула дом.
— Конечно, она почти все свое забрала с собой. Но были еще мои футболки, которые она носила. Бумажки с ее почерком. Фотки...
Наибольшее впечатление на меня произвели стены этой комнаты, от пола до потолка исписанные черным маркером. «Оля оЛя ОЛЯ оля» — имя девушки покрывало обои в несколько слоев — как многократное эхо криков моего друга, бившегося здесь в истерике одинокими вечерами, которые больше так никто и не скрасил. После этого я понял, что друг действительно не в себе. И ощутил укол совести: я тоже был отчасти во всем виноват. Вместо того, чтобы помочь тонущему, бросил его. Отвернулся. А он в то время страдал, деградируя от своего чувства к рыжей девушке, уведенной каким-то богатым идиотом с «Феррари»...
Он все симулировал: свадьбу, совместные походы и поездки, подарки «от Оли» и прочие доказательства счастливой семейной жизни. Просаживая на это свое свободное время, львиную долю заработков и остатки нервов. Когда уставал от двойной жизни, отправлял жену в долгие «командировки» и тогда писал себе письма якобы от нее — чтобы хвастать потом родственникам: вот, не забывает, пишет...
— А что дальше? — вопрошал я. — Рано или поздно надо было бы завести детей — и тогда бы ты не смог продолжать врать...
— Я не знаю, — отвечал Генка, качая головой. — Что-нибудь придумал бы. Получалось же до этого...
И просил меня никому-никому не говорить. Совсем никому. Потому что он раньше-то не мог признаться в своей беде окружающим, а теперь, когда жизнь окончательно пропиталась ложью, и подавно. Пусть думают, что у него все хорошо. А там — кто знает — может быть, он когда-то еще встретит Олю... 
Можно ли сойти с ума от любви? Сбрендить настолько, чтобы пытаться ведь мир переубедить в том, что она взаимна? Можно ли любить настолько, чтобы отказаться во имя любви от нормальной жизни? Я не знаю. Но в этот вечер я впервые за последний год позвонил своей бывшей жене и заплетающимся голосом признался, что скучаю по ней.
С того дня мы не виделись с Генкой — но где-то внутри я по-прежнему ощущаю подзабытую теплоту, думая о въерошенном очкарике из моего детства, который всегда и во всем шел напрекор реальности. Он и был всегда из нас двоих настоящим капитаном — отчаянным романтиком, непримиримым максималистом — и остался им. Это просто я вырос и стал другим.
Я нашел Олю через социальную сеть, где она выложила о себе полную информацию: город проживания, имейл, место работы. Она работала секретарем в какой-то конторе в Днепропетровске и по-прежнему была не замужем. За игривостью фотографий просматривалось свинцовое одиночество.
Когда у меня случилась рабочая поездка в Днепропетровск, я три часа просидел в открытой летней кафешке возле Олиной работы — и после того, как в шесть офисные клерки стали выпархивать на улицу, долго шел за ней по улице, борясь с желанием догнать и все рассказать. Оля села в трамвай, я втиснулся следом, и увидев наконец ее вблизи, сошел на следующей остановке.
Оля больше не была той девушкой, которую любил мой друг. Фигура ее огрузла, здоровый цвет лица убили алкоголь и никотин, в волосы въелась осветляющая краска. Но самое главное, что-то изменилось в глазах. В них появилась какая-то усталость. Кажется, Оля больше не была уверена, что в нее можно влюбиться.
Генке я ничего не сказал. Ведь что-то же мешало ему все эти годы отыскать ее. Может быть, он боится снова быть отвергнутым. Может, привык к ее отсутствию, как инвалиды привыкают к потере зрения или слуха. Думаю, в каком-то смысле он даже счастлив, живя в созданном собою же мирке, где у него все получилось. И я не имею никакого морального права этот мирок разрушать.
...С другой стороны, никто не может помешать мне зарегистрироваться в социальной сети, где я нашел Олину анкету, под именем Генки. И однажды предложить ей добавить его в друзья.

Артём Явас 
Февраль — июль 2009 г

http://yavas.ru/